Шутиха-Машутиха - Страница 87

— А знаешь, кто у нас председателем стал? — возвращалась к войне мать.

— Кто?

— А Маша Шутова. Бабы так поставили: будь, Машка, председателем. А кого, господи, управлять-то? Ну, помню, назлимся: того нет, другого нет, наломаешься на работе, пал бы да умер. А тут в окно стукоток, зовут: «Федорова, в правление!» Ну, бывало, поматеривались, а шли. Придем, бурчим, бурчим. Соберутся все, а председательша наша как вынырнет откуль. Она уж потом нам призналась, что в садике под окном пряталась, чтоб собрались без нее, чтоб не разругались из-за чего с ней… Ну, войдет резво так, сядет и без передыху тут же «Лучинушку» затянет. Кто лениво, кто как, а ведь зачнем подтягивать. Вроде, Алешенька, в середке отмякнет, выпоешь все. А потом про дело поговорим, как да что, кто завтра куда робить пойдет. Уж под конец Маша-то выдернет откуль-то балалайку свою и — на крыльцо. Топнет ногой в какой-никакой обутке, брякнет в струны: «Эй, Шутиха-Машутиха моя! Околела лошадка у меня, я лошадушку выташшила, сколь сама пахала — высшитала…» Откуль она частушки-то брала? Наверное, сама их складывала, потому что все про нашу жизнь пела. Ну бывало, такое завернет, как вспомнишь, на три дня хохоту!

— А ничего, мам, не слышно, где она теперь? Жива ли? — спрашивал Алексей, всей душой веря — жива.

— Говаривали, что вроде в поселке том, где Егорушку-то похоронили, вроде кто-то видел или слышал. Жива, поди, она меня моложе.

Как-то позвонил председатель Сурмин: мол, давно ты, Алеша, в деревне не был что-то, мол, мы тут затеяли такие проводы русской зимы!

— Приезжай, Алеша, — прокуренной сипотой дышал в трубку Сурмин. — Твоя-то выпускница такое затеяла! Масленка по всей природе будет, как раньше. Старух всех обскакала, ребятишки ей соломенное чучело изладили.

У Алексея был выпускной класс. Верно, давно в деревню не наведывался. Обещал быть.

…Яркое солнышко, музыка из колокола на Доме культуры, тройки в лентах. Деревня расцвела.

Алексей шел от автобусной остановки к дому и радовался предстоящему празднику.

С крыльца Дома культуры его окликнули:

— Алексей Николаевич! — К нему бежала Наташа, директор Дома культуры. — Алексей Николаевич! Ой, как здорово, что вы приехали, у вас ведь выпускной нынче…

Алексей залюбовался девушкой. Глаза лучились радостью, из-под шапочки выбилась прядь волос, и он вдруг испугался: неужели обрезала свою единственную на все училище косу?! Он даже поднял руку, чтобы потрогать Наташин затылок, но одумался. Только спросил:

— Ты что, без косы?

— С косой… — растерялась Наташа, сорвала шапочку, вперед из-под пальто перебросила косу. Смутилась. — Мы вас ждать будем! — И побежала обратно.

Захлопотала мать, засуетилась. Всплакнула между шестком и столом, уронила хлебницу, поругала себя за «капорукость». Алексей, глядя на мать, с горечью подумал, что за зиму она совсем посунулась в старость, и он, как маленькую, погладил мать по голове, назвав неугомонной хлопотуньей, а она разволновалась и отчего-то начала просить прощения, смешалась в объяснениях, и от этого еще больше отозвалась в сердце Алексея жалость…

Вдруг, словно отмахнувшись от всего рукой, мать выпалила:

— Да ведь ты не знаешь еще! Маша-то Шутова вернулась! — и уперлась взглядом в сына. — Вернулась!

— Когда?

— Да уж после страды, однако. Опосля, опосля! Расколотила избу. Помирать, говорит, уж домой вот приехала. Все так же высока да худа. Все уж к ней перебегали, вдругорядь Егорушку ее оплакали. Пособили, кто помоложе, избу выбелить. Как тут все и было, словно никуда не езживала. А про тебя, Алешенька, все чисто знат! Откуль? А знаю, говорит, и все! Я, мол, смальства евоново знала, что он при балалайке будет!

— А на своей-то играла?

Мать сердито посмотрела на него:

— Да ты што, бог с тобою, сынок! Кака уж теперя игра? Я вон за собой погонюсь: токо встану с койки, а уж забыла, спала али нет, так снова и паду спать, особенно к перемене погоды. Кака уж нам, сынок, игра, уж век иссыпам…

В колхозном парке собралась вся деревня. Торговали блинами, пирогами. Наташа вела «ручеек» из молодежи.

— Ну как, Алексей Николаевич, нравится? — крикнула она.

— Молодец, Наташа! — похвалил он.

Все вокруг танцевало, пело, кружилось. И везде он видел Наташу. Потом одну ее только и видел, за ней одной наблюдал.

Председатель Сурмин, дымя беломориной, подошел, показал большой палец, мол, знай наших! Гордо оглядел гомонящий парк и, будто невзначай, напомнил:

— Обещал ведь с оркестром приехать! Если надо — мы от колхоза бумагу твоему начальству.

Да, с таким председателем и трактор запляшет, подумалось Алексею, и он, засмеявшись, твердо обещал приехать без всякой бумаги.

И тут Алексей услышал, нет, он даже еще не услышал, скорей, почувствовал, как чьи-то руки тихо коснулись балалаечной струны. Он развернулся и пошел на звук. Вдруг, словно под ноги ему высыпали ослепляющий столб искр, рванулась к нему мощная балалаечная россыпь и:

— Шутиха-Машутиха! — все тот же уверенный и громкий, словно со сцены, голос.

Алексей рванулся вперед, сквозь толпу.

На санях, заложив нога за ногу, сидела тетя Маша Шутова.

Алексей просиял лицом, весь подался навстречу ее взгляду и даже прикрыл глаза, словно не верил, что это тетя Маша. Она тоже улыбнулась, увидев его, и, не отнимая рук от струн, весело зачастила:

Ах ты, Шутиха-Машутиха моя!
Заглядела-запоглядывала,
Балалайку поторапливала,
Нескладухи наготавливала!

Она пела свои нескладушки, озорно сверкая глазами. Вокруг хохотали, удивлялись старухе.