Шутиха-Машутиха - Страница 72

— Энергичней, чтоб стерня гудела!

Девчонки с хохотом побежали, выбивая кедами пыль из стерни. Вот так же, в кедах, бежала по улице их военного города дочь его, Ритуля, он провожал ее до угла, махал рукой, а она вприпрыжку бежала на волейбольную секцию. Он упрямо отбивал у Галины право участия в воспитании дочери. Жена видела и в семь, и в десять лет дочь только пианисткой, поощряла занятия дочери в маленькой их музыкальной школе, а Куприянов, когда бывал дома, вытаскивал дочь из-за пианино и, взяв за руку, заставлял бежать рядом с собой. Когда дочь ленилась, сердился и однажды, в отсутствие жены, совсем рассерженный категорическим отказом дочери идти бегать, пригрозил:

— Ритуля, если будешь только сидеть и сидеть, у тебя живот опустится ниже коленок.

— Как у мамы? — вытаращила глазенки дочь.

— И даже больше.

Наверное, это был устрашающий довод, дочь безропотно стала делать то, что велел отец, и к десятому классу слыла не только одаренной музыкантшей, но и первоклассной волейболисткой. Куприянов гордился дочерью, ему нравился ее решительный характер, целеустремленность, и он уже не жалел, что вот дочь у них, а не сын. Он любил вдвоем с ней ездить в отпуск к морю, и как это хорошо, что Ритуле нравилось море, а Галине ездить туда было противопоказано. Он заранее брал путевки именно на море, с напускной досадой оговариваясь, что опять иных не оказалось и опять Галине придется ехать в деревню под Ишим к родителям. Она не огорчалась, потому что не любила летней суеты на вокзалах, мечтала в деревне отоспаться, а Куприянов усмехался в душе: от чего отоспаться, от каких таких трудов жены военного, живущей в военных городках, где не продохнуть от «зеленки» гимнастерок и где вечно не хватает работы женщинам, где с дипломом о высшем образовании работают кем угодно и где угодно. Отоспаться так отоспаться, ему было все равно, чем в деревне будет заниматься жена, его бодрили присутствие дочери, море и настоянные на южных ароматах ночи. Он ревниво оглядывал юношей, посылающих пламенные взгляды в сторону его стройной, длинноногой дочери, и боялся, боялся, что какой-нибудь наглец возьмет и назначит ей свидание. Он придумывал вечерние прогулки по дальним и узким улочкам, кормил дочь южными сладостями и старался быть ей всем, кем может быть любящий отец. Он и в прошлом году взял эти две путевки, снова на море. Ему и в голову не пришло, что может быть иначе, чем было, что дочери уже двадцать третий год и Галина беспокоится, что дочка засиделась, пора замуж, а Куприянов странно разозлился вдруг и резко бросил ей, что она уже давно потенциальная бабка, а Галина и не рассердилась, подтвердила, что да, конечно, и ей хочется внучонка. Куприянову не хотелось видеть дочь рядом с каким-нибудь охламоном, ему не нравился ни один мужчина, с кем Ритуля работала в музыкальном училище, он специально, когда приезжал к дочке в гости, пришел пораньше ее встретить и не пропустил ни одного: все они ему казались бесцветными рядом с его дочерью.

Он известил в прошлом году дочь телеграммой о приобретенных путевках, но на другой же день встревожился ее ответом в срочной телеграмме:

...

«Срочно откажись. Еду Пицунду».

— Слава богу, — сказала Галина, выцвиркивая из зубов остатки еды.

Это надоевшее выцвиркивание вывело из себя Куприянова, и он, выталкивая сквозь зубы слова, играя желваками, бросил ей:

— Когда ты… наконец… займешься зубами? Это же, черт побери, так элементарно!

— Может, не одна поехала, а с молодым человеком, — не обращая на его слова никакого внимания, продолжала Галина.

«Как ей все просто! — негодовал Куприянов. — За меня вышла и сразу зажила в полной уверенности, что никуда я не денусь, собственный, привязанный. И девчонку готова вытолкнуть замуж лишь потому, что так положено, чтоб все как у всех. Неужели Ритуля влюбилась?» — Эта мысль настолько поразила его, что он даже забыл о цвиркающей жене. Что-то пропадало в нем при этой мысли, обнаруживалась какая-то собственная ненужность. Он всегда был нужен дочери и знал это, гордился тем, что его, а не мать спрашивала Ритуля о таком, что спрашивают только у матери. У них были настолько доверительные отношения, что однажды, бродя по улочкам Сухуми, Ритуля без перехода от дельфинария к чему-то другому вдруг спросила: «Папка, а какая у вас с мамой была свадьба?» Он смешался, но ответил откровенно, что никакой, потому что надо было срочно уезжать в часть, их даже расписали без всякого испытательного срока.

— При чем тут молодой человек, Галина? — запоздало отреагировал он больше для себя, чем для нее. — Может, путевка раньше подвернулась. В конце концов, взрослый человек, умница. Глупостей не сделает…

Он успокоился тогда, но что-то внутри словно лишилось опоры, и он с нетерпением ждал, когда дочь вернется из Пицунды, приедет к ним в деревню, и он окончательно успокоится, когда дочь, совсем как в детстве, бросится к нему на шею и поцелует его в хорошо выбритую щеку. Выбритая щека — образец для нее в смысле мужской дисциплины во всем.

Дочка действительно приехала через месяц. Он встречал ее в Ишиме, радовался, предвкушая видеть ее загоревшей, лисицей метнувшейся к нему. И не сразу понял, что по ступенькам на перрон спускается его Ритуля. Почему-то она опиралась на руку незнакомого мужчины, первым ступившего на перрон и подавшего ей руку. По сторонам Ритуля не смотрела, словно ей было безразлично, встречает ее отец или нет. А вот улыбалась во всю ширину великолепного, прекрасно очерченного рта этому незнакомому мужчине, который не спешил выпустить ее руку.