Шутиха-Машутиха - Страница 71

В первую же осень по приезде в деревню Куприянов удивлялся жадному стремлению старшеклассников к полевым работам. Мальчишкам, понятно, только дай технику, но и девчонки выискивали эти колоски по-крестьянски жадно, а после хвалились друг перед другом собранными килограммами зерна.

Все это было продолжением школы, учебной программы, и никому бы и в голову не пришло, что в эту страдную пору надо просто сидеть за партой и писать сочинение на тему «Хлеб». Все это каким-то образом связывалось и с безукоризненной чистотой в школе, с тем, что ее ни разу за последние десять лет не ремонтировали и ни на одной стенке никто из колхозных ребятишек не оставил следа своего безобразного и варварского деяния. Куприянов, как кадровый военный, ценил дисциплинирующую сторону трудового воспитания, вошел в коллектив без прикидок на уступки, пришелся по душе директору школы и жесткими своими требованиями безоговорочного овладения начальной военной подготовкой, и энергичным размахом, с каким Куприянов начал оборудовать кабинет военной подготовки мальчишек. Директор без долгих раздумий вытребовал у председателя колхоза деньги на строительство тира — стоило только Куприянову четко, по-военному коротко обосновать целесообразность такого строительства.

Теперешняя работа вобрала в себя все элементы службы Куприянова в армии, ну разве что вольный домашний режим мальчишек оплавлял край, и мальчишки только учились его чувствовать, но уже с первых уроков они потянулись к преподавателю и скоро знали про армию все, что только могло занимать и распалять мальчишечье воображение.

Владимир Васильевич демобилизовался в чине майора. А много это или мало — майор? И он смешливо отвечал, что вообще-то для инженера автомобильных войск нормально, но могло быть на две звезды больше, чем было, если бы солдаты приходили на службу более подготовленными, а то из-за нарушений юнцов командиров наказывают, а от наказаний, известно, звезд не прибавляется.

В деревне Куприянов выделялся литым четким шагом, всей выправкой, присущей хорошо служившим военным людям. К теще приходили соседки и хвалили зятя: «Орел! Не дашь и сорока, а вот Галина, слышь-ко, огузок-то распустила, как старая гусыня, а ведь принесла-то одну только девку, че бы это пучину так распускать?» Они не осуждали жену его, Галину, нет, они просто сочувствовали, что, должно быть, эдакой-то рыхлой несподручно земле кланяться. А без поклона ей какая жизнь в деревне? Одной прополки, копки и посадки без передыху с весны до осени. Но потом тещины подружки привыкли, что «огузок» не убывает, огорода у Куприяновых нет, а копать картошку помогает теще зять, и работящий он, словно колхозник первых пятилеток, которому за труд выдали удостоверение ударника.

И в деревне, вот уже три года, Куприянов жил той собственной отдельной жизнью, основанной на железной самодисциплине и тренировке тела, будто и не был он у ж е в запасе, будто все главное впереди. Он до самых заморозков калил свое тело холодной речной водой, легонько поигрывал тяжеленной гирей по утрам. Он нес какую-то сосредоточенную готовность начать жить сначала и по первому зову вернуться в армию, хотя понимал, что и то и другое вряд ли случится, но чувство чего-то не востребованного в нем жизнью, службой и отношениями с женой притаилось и тяжелым пружинящим комком ударялось то сильно, то слабо, как-то особо утяжелялось осенью, в пору вот такого пира природы, и Куприянов упивался состоянием своей готовности идти и дальше так же сильно и мощно. В класс втекали новые пацаны, и он обрушивал на них всю мощь своей готовности тут же помочь мальчишкам превратиться в мужчин. И они ему подражали. Ему! Не председателю колхоза, страдавшему язвой желудка, а Куприянову, «железному Куприяну», как они заглазно уважительно говорили о нем.

В школу, а не родителям приходили из армии, где служили его воспитанники, благодарственные письма. И эта незримая связь с альма-матер еще больше разворачивала плечи Куприянова.

Облака так и не прорвало. Сорвалось несколько капель, и все. Куприянов с облегчением подумал, что, видно, хмарь к заморозкам. И пусть. Представил, как после ночного инея опустит уши неубранная кукуруза, но это не отвлекло на долгие заботы — в районной газете уже сообщили о выполнении плана по заготовке кормов в их колхозе, а председатель говорит, что заморозок кукурузу не портит. И слава богу. Лишь бы не дождь.

Куприянов и раньше не любил дожди. По бездорожью и в учениях нечего ждать хороших результатов военного смотра. Тоска смертная, а не страда, и не военный смотр эта осенняя непогодица.

— Владимир Васильевич! — К нему бежали девчонки. — А дождя-то ведь не будет.

— Жду доказательств, — повернулся к ним Куприянов.

— Ну, во-первых, жучки разные так и шныряют по стерне. И вообще дождя не будет.

У женщин никогда не бывает «во-вторых», иронично подумалось Куприянову, у них сразу идет «вообще». Никакой логики, просто — во-первых. Все у них первично, потому что все — на поверхности…

— Всё поле прошли? — строго спросил он.

— Всё! — дружно ответили девочки.

— Так. Теперь — на зерноток. — Он посмотрел на часы. — В два часа вас ждет бригадир.

Девчонки заныли: им надо пообедать еще, а времени всего сорок минут на то, чтоб добраться, пообедать и прийти на зерноток.

— Милые дамы! — Он коротко вскинул руку. — Сорок минут — это много. Готовность номер один, и чтобы через секунду я видел мелькающие пятки.

«Милые дамы» побрели в сторону деревни, и Куприянов крикнул вслед: