Шутиха-Машутиха - Страница 58

Из-за иллюминатора Широков видел, как сопровождавшие его лица машут самолету, а вернее, ему, Широкову, шляпами, и в душе его угнездилась прочная спокойная обстановка, которая создавала все условия для заслуженного отдыха.

Первая броня точно пропала. Но Широков подошел к окошечку для транзитных пассажиров в полной уверенности, что «сработает» вторая заказанная им броня. Дежурная покопалась в тетради, равнодушно огорошила Широкова, что ничего там для него нет. Он настоял, чтобы она еще раз и повнимательнее посмотрела в свой поминальник, что не может быть этого, чтоб для него, руководителя лучшего УБР, не забронировали места. Но дежурная, пожав плечами, все так же спокойно отложила тетрадь, перебросив взгляд на следующего пассажира.

Широков метался в аэропорту от начальника смены до начальника отдела перевозок и обратно. Они говорили, что все хотят улететь в Сочи — пора такая. В главк звонить было бесполезно — рабочий день давным-давно кончился. К тому же во время метаний в аэропорту Широков узнал, что следующий самолет на Сочи только завтра. Стало быть, и в гостиницу не определиться, раз туда броня не заказана. А ночевать в аэропорту Тюмени — это же наказание: стоять, в лучшем случае сидеть на полу казалось Широкову сумасшествием. Правда, можно попытаться в гостинице аэропорта устроиться, он тут же эту мысль отбросил — вон сколько народу, какая гостиница? Но все же попытался. Усталая дежурная молча выслушала, постучала пальцем по выставленной к окошечку картонке, где черным по белому было написано, что мест нет, и ушла.

«Да есть же, есть места!» — хотелось крикнуть Широкову ей вдогонку, но он понимал, что без брони тут непробиваемая железобетонная броня, и сразу устал, обессиленно приткнувшись к барьеру с выставленной картонкой.

Но Широков был человек действия. Мобилизовав себя на решительный поворот событий, он оторвался от исковырянного барьера, краем глаза выхватив из множества вырезанных на барьере слов слово «дурак», мимоходом отметив безотносительность его к возникающим у барьера ситуациям, и пошел звонить в справочное железнодорожного вокзала. Бодрый голос из справочного, словно обрадовавшись за Широкова, сказал, что через два часа можно уехать до Свердловска и что билеты есть, вернул Игорю Борисовичу часть бодрого дневного настроения. Он сдал билет, ворча на авиацию, равнодушие и отсутствие сервиса, сел в такси, окончательно успокаиваясь тем, что, в сущности, лучше, чем в поезде, не вживешься в состояние отдыхающего. Самолет что? Он глотает расстояния и эмоции. Утром смотрел на сводку, а вечером теми же глазами — на море. Где, спрашивается, шарм? Э-э… Поезд медленно, но верно раскручивает тебя назад, в себя самого. С таким настроением и лег Широков на полку жесткого спального вагона — лучшего не было. И проспал всю ночь спокойно и с наслаждением, где-то там, в глубине сознания, совершенно успокаиваясь, что тише едешь — дальше будешь, днем два раза сходить в ресторан — и Свердловск, а там жизнь покажет. Не на коллегию же едет, куда торопиться? Рая, правда, беспокоится. Такая уж у него железная женщина. Обещал — убейся, но сделай! Обещал шубу из мерлушки — достань! Нет в твоем орсе — устрой обмен с другим. Обещал дубленку из Югославии — плевать на то, что в твоем орсе только монгольские! Ты — сам! Обещал вечером быть в Сочи — будь! Честно говоря, Широков устал от Раи, ему бы одному куда-нибудь поехать, например на Иссык-Куль по турпутевке. Но жена и слышать не хочет, хотя Иссык — давнишняя мечта Широкова.

— Да чего ты там забыл? — недоумевала Рая. — Там, говорят, даже благоустройства нет. И потом, все едут в Сочи, там сервис, там… — Она никак не могла взять в толк — как можно ехать куда-то, кроме Сочи? Все туда стремятся, высшим шиком считается после возвращения из отпусков похвалиться сочинским загаром. И потом, там часто «выбрасывают» чешское стекло. Чешское стекло — Раина слабость. Каждый год она привозит из Сочи пепельницы, вазы, конфетницы. Весь год обменивает пепельницы на сахарницы, вазы на салатницы, тяжелых рыбок на коней. Сочи — богема, Сочи переливается, звенит, искрится, как богемское стекло!

Сначала Широков думал, что в Трехозерске Рае скучно, поэтому она радуется удачному обмену пепельниц. Несколько раз отмахивался от работы в воскресенье, оставаясь дома, с вечера наметив поход на лыжах. Рая радовалась, а утром вдруг обнаруживалось, что лыжный костюм стал мал, что тесто подошло раньше, чем ожидалось, и они оставались дома. Сын убегал на лыжах с друзьями, и весь день они с Раей проводили у цветного телевизора. Ни с того ни с сего в разгар бурных событий «переживательного» кино Рая вдруг говорила:

— Гарик, — всегда так обращалась к Игорю Борисовичу, когда хотела казаться нежной и ласковой, — ты знаешь, Гарик, я, оказывается, родилась под знаком Рыбы, а ношу голову барана.

— Не барана, а овцы, — косился Игорь Борисович на полную шею жены.

— А, какая разница! Не мой знак, в общем. Достанешь рыбу? Я спрашивала, у вас в орсе есть знаки.

— Ну раз есть, — значит, достану, — обещал Широков.

Сначала забывал, Рая напоминала. Потом начальник орса сам стал заходить и докладывать о новом поступлении товаров. Докладывал подробно, с полной выкладкой. Даже советовал, что подошло бы его жене. Стало удобно, без необходимого хождения на базу.

Однажды Широкова даже пот прошиб, когда он, разыскивая запонку, заглянул в шкатулку жены, — на голубеньком шнурке, как бублики на веревочке, висели перстни! Так, на вдохе испуга, не смея выдохнуть, он отошел от серванта. Но ничего не сказал — без этого хватает забот. Только нет-нет и отзовется глухим звоном потревоженная им в шкатулке связка. Потом была погоня за серебром.