Шутиха-Машутиха - Страница 25

Прошли годы. Усталая, похудевшая женщина с морщинистым лицом и спущенными чулками металась от кассы к отделам магазина, ничего не замечая вокруг. Странно было видеть бриллианты в ушах по соседству с наспех накрученным и заткнутым гребенкой пучком волос на макушке, выбившаяся прядь волос падала со щеки на рот, и женщина ожесточенно отдувала ее. Это была Неля.

К выходу она шла с полными сумками в обеих руках, глядя под ноги, шла медленно. Так ходят женщины, которых дома ждут одни заботы, бесконечный стир-пар-жар.

Наверное, она нашла свое место.

ГРАДУС ЮМОРА

Зашла в воскресенье к соседям. По телевизору показывали фильм «Анна Каренина». Глава семьи плотно контактировал с происходящим на экране, сын в своей комнате возился с магнитофоном, а хозяйка, выпрыгивая из кухни, не теряя из виду ход действия фильма, сочетала переживания Анны с жаром духовки. С моим приходом она окончательно осела на кухне, а я возле нее.

— Ты смотри кино-то, — говорю ей, — я тоже посмотрю.

— Да ну его, — отвечает, — все известно. — И вдруг, ожесточившись, выпалила: — За то время, что она плачет на протяжении фильма, можно гору белья перестирать! Ее бы на мое место… Ну чего ты на меня смотришь? Мне на работе счетчик километров подарили к 8 Марта. Шутки ради в воскресенье как-то нацепила. И что ты думаешь? Десять километров намотало. А еще часа полтора по очередям стояла, этого он не считает.

Фильм кончился. Хозяин заглянул на кухню:

— Скоро есть будем?

— Надо же, проголодался! А я тут что, спала? Все воскресенье на кухне, в зеркало некогда посмотреться!

Оконное стекло на кухне отпотело, затуманилось. Муж соседки подошел к окну и написал: «22 градуса злости!»

Меня разобрал смех: снаружи, судя по термометру, действительно было 22 градуса.

Подняв лицо от плиты, хозяйка мельком глянула на стекло и, оттаивая, улыбнулась.

ПОКРОВСКИЙ ФАВОРИТ

Императрица Александра Федоровна — венценосная супруга Николая II (в девичестве принцесса Гессен-Дармштадтская Алиса) — 26 февраля 1917 года писала Николаю:

...

«Ходила на могилу нашего Друга (так в царской семье называли Григория Распутина. — Л. З.)… Мне кажется, все будет хорошо. Солнце светит так ярко, и я ощущаю такое спокойствие и мир на Его дорогой могиле. Он умер, чтобы спасти нас…»

Распутин в разное время занимал умы многих, написано об этом достаточно. Для меня он оставался мужиком из деревни Покровка, что неподалеку от Тюмени, где я была неоднократно, когда служила разъездным корреспондентом. Случалось заночевать там, так или иначе старушки, у которых я люблю ютиться в командировках, заводили речь о старине, и все очень гордились тем, что «почти царь Григорий Распутин тут родился». Никакого достопримечательного места, связанного с царским фаворитом, в Покровке не осталось, кроме… бани на берегу реки. Старухи утверждали, что здесь он мылся в последний свой приезд и мылся ежевечерне, за честь считали молодухи «пошоркать матерые крыльца» его.

Я усмехалась про себя: обрыдли, видно, петербургские обморочные дворянки вместе с «мамой» Александрой Федоровной, вот и потянуло к крутобоким покровским сибирячкам, к тому ж понимал, верно, удачливый покровский авантюрист, что, как ни высоко поднимает голову гордость, если она ногами не касается земли, обессиливается человек. Одного только не учел Распутин, уезжая в тот последний раз из Покровки: задуренная ночью, утром сибирячка вдвое зорче все видит, не барынька она, чтоб обольщаться ночными видениями и томиться в ожидании чуда. Сибирячка чудо сама вершит, своими руками.

Распутин крепко позаботился, чтобы запутать историю тюменского покушения на него покровской зазнобы, обманутой им, а потому обрушившей на него не женской силы кинжальный удар. Александра Федоровна была вне себя от горя, покушение было представлено как происки врагов царского двора, а газетам высочайшим повелением указано освещать каждый час выздоровления Друга, находящегося в Тюмени. Тюмень во все времена слыла городом варнаков, беглых и каторжан, посему «маме» казалось, что ее любимец попал не в родную стихию, а в ад.

Авантюристов всегда почему-то любили и жалели пуще всякого порядочного человека. И по сей день для меня это вопрос вопросов.

Итак, мы знаем, что мысли Александры Федоровны на могиле Друга 26 февраля 1917 года не оправдались — не спас их Друг. Но в жизни случаются непредсказуемые повороты, от которых даже дух захватывает. Для меня Распутин — чистый нуль, но судьбе почему-то было угодно, чтобы я спотыкалась о него.

Как-то во время встречи с цыганским писателем и драматургом Иваном Ивановичем Ром-Лебедевым зашла речь о тех, кто слушал цыганский хор, которым в начале века руководил отец Ивана Ивановича.

— Народу собралось много. Петь не начинали, ждали какого-то важного гостя. И вот в комнату пришел высокий черный мужчина в сапогах. Почему мне запомнились сапоги? Да потому, что я в ту пору был совсем маленьким и сапоги мне показались чудовищно огромными, — рассказывал Иван Иванович. — Все оживились, зашептались, вскоре я понял, что это господин из Петербурга и фамилия его Распутин. У него были странные глаза — едва он посмотрел на меня, так меня словно током прошило и вбило в пол, я спрятался за маменькин подол и после старался не попадать на глаза господину Распутину. Послушав пение, Распутин справился, есть ли в доме телефон, вышел в соседнюю комнату — телефон находился там. Все затихли. Распутин громко, словно был в доме один, сказал в телефон: «Мама, не беспокойся, я скоро приеду». Потом он вернулся веселый и пояснил: «Мама Александра Федоровна очень беспокоится обо мне, и часа без меня не может, очень часто советуется со мной». Я тогда ничего не понял: Распутин мне, мальчонке, показался стариком, я не мог взять в толк его слова о маме. Кто-то из гостей с участием сказал, что как же ей не беспокоиться о господине Распутине, ведь все помнят о недавнем покушении. Я снова ничего не понял, увидел только, как нахмурился Распутин, потом быстро встал и откланялся.