Шутиха-Машутиха - Страница 9

Мне не хотелось уезжать из колхоза, в котором никогда не вывешивают объявлений о предстоящем собрании, где есть «думачи», где парторг одной лишь балалайкой дает знать, что ей надо поговорить с народом. Здесь чуть что — сразу к Евлании, и жалоб в район не пишут. И школьников в колхозе включают в одни звенья с родителями, и от посевной до уборки узнают они весь цикл работ на земле.

— А что ты думаешь, — говорила мне на прощание Евлания Кузьмовна, — когда с человеком говоришь через стол, он завсегда это расстояние чувствует. А если к нему открыто — его и беда обежит, потому что даже беда чует, когда люди сильны друг другом…

В РАЙСТОЛИЦЕ

Последняя встреча на дальней ферме закончилась поздно. Инструктор обкома комсомола Богданов, сопровождавший творческую группу, выдвинув из полушубка руку, выразительно постучал пальцем по часам: «Увлекаетесь, товарищи».

Поэт, художник и музыкант, оскальзываясь на раскатанной санями дороге, шли за Богдановым к автобусу.

Ехали молча, наговорившись до хрипоты во время встреч за день. Идея такой шефской поездки принадлежала поэту, друзья поддержали его и с удовольствием пошли «в народ».

Богданов, похоже, не шибко вник в суть поручения своего комсомольского начальства, считая главной своей миссией устранение организационных неувязок, могущих возникнуть между районным руководством и творческой группой. Ему пришлось долго втолковывать какому-то кругленькому парню в райкомовском кабинете, что деньги перечислять никуда не надо, что это добровольцы, решившие пойти «в народ». Кругленький пригласил из общества «Знание» женщину с перламутром на губах и ногтях, но ее творческая группа не заинтересовала, потому что у нее был свой план мероприятий и план по деньгам за прочитанные лекции. Ей стало непонятно, почему поэт, музыкант и художник рвутся выступать бесплатно, обычно бывает наоборот. Кругленький тоже заерзал на стуле и улыбнулся: «Привыкли, понимаешь, за любые деньги смотреть на приезжих артистов».

И ребята поняли: их считают за чудаков, которые там, в городе, никому не нужны, они вроде как ненастоящие поэт, музыкант и художник. Все «настоящие» не едут просто так, за здорово живешь, в такую даль.

В райкоме партии проверили членский билет писательской принадлежности поэта и членский билет художественной принадлежности художника, а музыкант выразительно потряс футляром балалайки.

— Ребята, это же райстолица, узел чиновников, не вешайте нос, главное — к народу пробиться! — весело подбадривал друзей поэт, хорошо знавший жизнь.

Богданов оставлял ребят в автобусе и надолго исчезал в конторах, правлениях, парткомах. Иногда оказывалось, что да, насчет их звонили, но в суматохе о звонке забыли и озабоченно чесали в затылке, потом наспех организовывали «народ».

Сперва их представляли группой лекторов, потом поэт внушил Богданову, в чем разница между ними и лекторами, но секретарям парткомов и завфермами было проще и понятней объявить их лекторами, поэтому полчаса поэт тратил на вступительное слово, объясняя, почему они решили приехать в этот захудалый район, и клялся, что они не лекторы. Сперва бабы в телогрейках сидели к ним боком, укупорив уши и подбородок платками, затем потихоньку отмякали и добрели лицом. Это был невиданный натиск на человеческое сознание. Бабы так и не могли поверить до конца, что целых три человека приехали именно к ним, а не к кому-то другому, и, что больше всего потрясало, например художника, они все почему-то говорили: «Спасибо, что и нас за людей посчитали!» Пока выступали поэт и музыкант, художник делал карандашные наброски женских лиц и после встречи дарил их женщинам, а они краснели, смущались, потом неестественно громко смеялись. Художник особенно часто вызывал недовольство Богданова: из-за него они всегда опаздывали куда-то, но уйти, не оставив адреса своей мастерской, куда он приглашал всех, потому что у всех он находил в лице характер, художник не мог.

Бог знает, что это была за поездка, но ребята, уставая, не торопились назад в город. Богданов нервничал, потому что к какому-то совещанию не успел подготовить бумаги, а ребята вошли во вкус и требовали новых встреч.

Они ночевали где придется, но последнюю ночь предстояло провести в гостинице райстолицы. Богданов, выразительно постукав у фермы пальцем по часам, указал и на это обстоятельство: мол, ночевка эта вам не где-то в сельсовете, а в самой райстолице! Мало ли какие неувязки могут случиться!

Так, насупившись, Богданов и вошел в гостиницу районного значения. Строгим голосом поздоровался с дежурной и важно сказал:

— Там у вас должна быть бумага относительно нашего вселения. На четыре человека.

Дежурная, мягкая, с завитками из детства, но много пожившая, глянула улыбчивыми глазами поверх очков на Богданова и, не переставая щелкать спицами над чем-то розовым, ласково сказала:

— Нет у меня ни одной бумаги — ни на одного, ни на четверых.

— Как это нет?! — выпрямился над деревянной загородкой у стола дежурной Богданов. — Мне сказали, что бумага будет! Вы посмотрите сперва, вы же даже не посмотрели! — с нажимом сказал Богданов.

— А чего смотреть-то? Я сутки дежурю, никакой бумаги никто не приносил. — Она снова поглядела на Богданова поверх очков.

— Но это же безобразие! У вас должна быть папка, где всегда лежат распоряжения. Вы посмотрите, я ведь могу вам неприятности доставить!

— Так нет же у нас ни папки, никаких распоряжений! — ровно, не отрываясь от вязания, ответила дежурная.