Вот мне немало наград вручили за эти годы. Недавно — медаль «За освоение недр Западной Сибири». Пришел с собрания и Марийке ее на грудь прикрепил. «Твоя, — говорю, — награда-то, половинка ты моя самая главная…»
— На свадьбе мне одна пожилая женщина и говорит: «Держи над его головой башмак, а делай вид, что держишь корону!»
Я в нем просто души не чаяла. Какой башмак, какая корона?! Наверное, та женщина всю жизнь и маялась так: легко ли из башмака корону изобразить? Муж при ней какой-то скукоженный был. Она, помню, вышла ненадолго, так он тут же танцевать бросился с молоденькой. Не знаю, может, кому и нравится держать башмак, а по мне — лучше всю жизнь мужа за руку держать. Из его руки уверенность в тебя переливается, защищенной себя чувствуешь.
Третий у нас уж родился. Лежу в роддоме, женщины про мужей чего только не говорят, а мне своего жалко: как он там с двумя один управляется? У нас, как у всех северян, ни родни в городе, ни коровы. И работа ему, и готовка, и стирка. Мне-то привычно, а он, бедный, один-одинешенек.
Уверовала, что мой дом — моя крепость. Как надену утром халатик, так весь день в нем и хожу. Платье новое сшить некогда, а уж про парикмахерскую и не вспоминаю. Накопилось отрезов… муж надарил. А я все с детьми, все на себя беру. Подружка придет, посмотрит, покачает головой: «Э-эх, ну хоть притворись больной, что ли. Нельзя же так. Пусть хоть он за тобой поухаживает». Смешно мне — куда мой муж денется? От меня, от троих ребятишек? Ушел на работу, пришел. Свой, при мне.
Только приходит однажды подружка и с порога: «Твой-то любовь крутит с инженершей из ПТО». Я отмахнулась: мол, брось ты, он у меня самый верный, самый преданный.
Ушла она, я остановилась перед трюмо и гляжу: халатик на животе вздернулся, тапочки стоптаны, на голове волосы кучечками нерасчесанными.
И вдруг подумала: а за что тебя, Ниночка, любить такую? Он же на работе среди прибранных женщин, а домой приходит — ты вот всегда такая.
А через несколько дней муж вообще домой не пришел. Ушел на работу — и все.
Зато приходит подружка и донимает: «Достукалась? Я тебе что говорила?»
Ну, говорила. Так мне-то от этого не легче.
«Пошли», — говорит. «Куда?» — «Так я тебе покажу, с кем он».
Я словно отупела, молча оделась и иду рядом. И думаю только: в чьи руки угодил мой самый-самый лучший муж? И никакого зла на него у меня нет. Жалко, и все. Ведь не может мой муж с плохой женщиной быть, не такой он человек. Только не может через детей не мучиться, потому мне его и жалко.
Подходим к тресту. Рабочий день закончился. Выходят люди.
«Вон, смотри. Эта фифа и есть».
Не фифа, нет. Идет приятная такая женщина, симпатичная очень.
«Чего стоишь, дура?! Иди и врежь ей, чтоб знала, как от семьи уводить».
А я стою и глаз оторвать не могу. Не женщина — гитара! Все у нее ладненько. Да если бы я была моим Петенькой, так и я бы за такой-то пошла!
«Ну давай, Нинка, догоним. Дай ты ей, поганке, чтоб люди видели!»
Подруга ускорила шаг, а я остановилась как вкопанная.
Вот подойду я к ней, расхристанная, бабища запечная…
Повернулась и пошла домой.
«Так тебе, дуре, и надо, — догнала меня подруга, — за волосы бы к земле притянула, так быстренько бы вся ее любовь прошла!»
Всю ночь шила платье. Утром побежала в парикмахерскую. А парикмахерша и говорит: «Себя надо любить, понимаете?» Кажется, я что-то начинала понимать.
Она мне такую башню на голове из моих волос соорудила! И волосы похвалила: мол, редко теперь такие густые встречаются.
Выходила, оглянулась в зеркало — сама себе понравилась.
Вечером снова пошла к тресту и дожидаюсь ту женщину.
Я даже не знала, как звать ее. Зачем? «Если вы, — говорю, — любите моего Петю, так вы его отпустите домой. Не сможет он без ребятишек. Сейчас, может, ничего. А потом затоскует, совесть его замучит. Вот если сейчас — все будет хорошо. А потом мы его не примем. Понимаете? То, что у нас случилось, — наша беда. А чья вина — я сама разберусь».
Шла обратно и ревела во всю головушку. Дома-то нельзя — ребятишки, испугаю еще их. Пришел Петя ближе к ночи.
Сложно было. Только ведь в каждой жизни такое сложное бывает, важно еще больше не усложнить.
Перевернул тот случай все во мне. Ведь никто человеку не поможет, если он сам себя не воспитает. А когда начинаешь чувствовать себя одним целым с любимым человеком, тогда живешь как бы с гарантией. Я поняла, что любовь — опыт, добываемый в мучительном поиске, в желании помочь другому не совершить ошибку, в одно дыхание преодолеть любую трудность и найти силы не подать виду другому, что было трудно. Это труд. Быть может, самый главный, о котором мы мало знаем и потому часто от него отказываемся.
Извините, пришел с работы муж. Сидите, пожалуйста. Я только его встречу.
Аэропорт был накрепко закрыт, и на ближайшее время не предвиделось никаких вылетов — нелетная погода. Ждали.
— …И медведей же там, одному в тайгу нечего и соваться, — донеслось из угла вагончика, приспособленного под зал ожидания.
— Тебя як послушаешь, муравейник на спине заворошится, сбавь трошки, Мыкола. Ну виткиля тут мидвидяки? Туточки ж болота да деревья-хиляки. Разве ж це тайга? — хохотнул сидевший рядом мужчина. — Ну брешешь, ну брешешь. Еще про слонов под Киевом подбрось.
— Про слонов не могу, а вот медведи тут озоруют, зимой возле буровой медведь рабочего порвал, — не сдавался дядечка, сидевший в углу.
— Опять брешешь! Дрыхнуть они зимой! — торжествующе воскликнул украинец. Ища поддержки, оглянулся, будто приглашал всех остальных поддержать его.